Рознер опаздывал. Маркус Айзенштадт сидел за столиком кафе один. Чтобы сдержать охватившее его волнение он углубился в чтение Süddeutsche Zeitung, и только время от времени отвлекался чтобы заказать очередной чай. Для него не было затруднительным такое времяпрепровождение, хотя бы потому, что интересующий его раздел культуры в этой газете был огромным и по размеру и значимости уступал лишь обычной политической грязи. Встреча, на которую Маркус прилетел в Берлин из Бонна, была назначена около месяца назад. Айзенштадт знал, что уже немолодой Рознер болеет и полной уверенности в том, что он принял решение появиться сегодня в кафе Адлер, у Маркуса не было. У русского парня, которого к Рознеру послали из Тель-Авива после переезда последнего из Москвы, отношения с музыкантом не сложились. Привычка никому не доверять, выработанная у Эдди долгими годами лагерей и жизни в СССР, почти стала причиной срыва всей операции. Не помогли и заранее приготовленные подарки. Рознер отказался принять специально купленную для него трубу Бах 37 Страдивариус. В иерусалимской бухгалтерии за голову схватились, когда услышали сколько за нее заплатили (около 3000 долларов). Маркус же напротив, когда услышал на совещании, что подарок был отвергнут, ощутил растущее расположение к и так им уважаемому Рознеру. Великий трубач нуждался, и вырученные от возможной продажи инструмента деньги ему бы не помешали. Но увы, Эдди Рознер был неумолим. На этом этапе Маркус еще не был в курсе всех деталей, его начали готовить только тогда, когда поняли, что Рознер не доверяет говорящим по-русски даже если они представляются изысканными ханаанскими именами. А хотели от него совсем немного, практически ничего... "Вы серьезно?" — спросил Маркус, когда в декабре 1973 года его вызвало начальство и предложило познакомиться с Рознером. "Серьезно, серьезно... Это дело для тебя, работать некому, полуправления по-прежнему в армии, а речь здесь идет о музыканте, с таким человеком не каждый найдет общий язык... Сделай всё что нужно и лети в Берлин, развейся, заодно повидаешься с братом... Не волнуйся, ты справишься". Маркус, хоть и отнесся к заданию скептически, действовать начал с присущим ему размахом. Уже в феврале 1974 года на деньги, которые были переданы ему по личному распоряжению Маркуса, Эдди Рознер открыл свой берлинский танцевальный клуб. Он не смог отказаться от суммы, покрывшей все первоначальные расходы и полугодичный рент…
У входа в ресторан началось какое-то движение, в характерной для этого часа тишине появилось что-то новое — до Маркуса донесся смех — он поднял глаза над газетой и увидел его. Человек-легенда, кумир нескольких поколений любителей джаза, постаревший, но, видимо, еще достаточно бодрый, смеялся с официанткой слегка её обнимая. Эдди Игнатьевич уже внимательно рассматривал столики ресторана, видимо пытаясь угадать, кто из посетителей ждет именно его. Маркус поднялся навстречу его взгляду, вежливо поклонился. Рознер нисколько не смутившись, в обнимку с официанткой прошел к столику. Уселся на стул справа от Маркуса (официантка осталась стоять), таким образом оставив для себя возможность смотреть через окно, из которого были видны и Стена, и американский пограничный пост. Кафе располагалось прямо напротив него. "Какой интересный выбор места для встречи, у вас оригинальный вкус, господин… "Айзенштадт, Маркус Айзенштадт." Рознер засмеялся, достал портсигар из внутреннего кармана костюма, закурил. Предложил Маркусу, и когда тот отказался, отвернулся, потом посмотрел с улыбкой на стоящую рядом, как зачарованную, официантку, и привлек ее к себе, обняв за талию. "Доченька, принеси нам, пожалуйста, водки!" Когда она вернулась (Маркус про себя отметил, что девушка младше Рознера лет на сорок), он, не дожидаясь Маркуса, выпил свою рюмку и попросил принести еще. Он прикурил сигарету от сигареты и расслабленно затянулся. "Послушайте, люди вашей профессии должны быть более разговорчивы, неужели ко мне прислали практиканта? Раньше этого не случалось — моей скромной персоной занимались только профессионалы высокого класса. Не обижайтесь, я шучу!" Рознер подмигнул Маркусу и протянул ему меню. "Заказывайте что хотите, но побольше, у меня нет ни гроша". Пришла очередь Маркуса Айзенштадта улыбнуться. Этот невысокий лысеющий человек в хорошем костюме, купленном на деньги израильских налогоплательщиков, ему нравился. Его усики, да, те самые, как и на всех афишах, напомнили Маркусу молодого отца. Рознер не переставая курил и разговаривал на безупречном немецком о бесконечно неважных вещах.
"У восточной Германии великолепный гимн. Волшебная музыка. Даже не верится, насколько она гениальна. Простая мелодия, нехитрый совершенно соль мажор. Но мелодия божественно красива. Маркус, вы слышали их гимн?" Рознер посмотрел в сторону Стены. "Композитор разговаривал с Богом когда его писал. Я знал его. Ганс Айслер, мы познакомились до войны в Австрии. Он был гений и коммунист. Я хорошо знал его жену Шарлотту, она приходила на концерты, когда я играл у Стефана Вайнтруба. Она была очень красивой женщиной, мы очень дружили... Мы виделись изредка до ее развода с Айслером, он так утомлял ее своими революционными маршами. Потом она уехала в Москву. Где она сейчас? Умерла в Вене четыре года назад." Маркус слушал истории жующего бифштексы Рознера, даже не пытаясь понять, где он рассказывает правду, а где привирает. Его рот ни на минуту не закрывался в буквальном смысле слова.
Он пил не пьянея, очень много курил и говорил, говорил... Истории, рассказанные Рознером, переплетенные с ложью и запахом женских духов, в которых то и дело появлялись молоденькие и не очень, женщины, грустные комиссары и потерявшие веру в завтрашний день аппаратчицы ЦК, окончательно убедили Маркуса, что перед ним не просто переживающий не лучшие времена знаменитый музыкант, а как будто несколько десятков лет европейской и советской истории сконцентрировались в этом симпатичном еврее, и вместе с ним пришли сегодня. За столом кафе Адлер на глазах Маркуса Айзенштадта разыгрывалось настоящее шоу. Уже два с половиной часа они сидели друг напротив друга, а разговор о делах даже не начинался. "Скажите, Маркус, вы когда-нибудь сидели в шкафу? Вы понимаете о чем я, вы с женщиной, возвращается муж, а вас прячут в шкаф. Сидели? Нет? А я сидел. В последний раз в городе Кемерово в 1969 году. Звали ее Елена, она была подполковник милиции. Потом я поехал в Минск, искал музыкантов для своего московского оркестра. Вы когда-нибудь были в Минске, Маркус? Обязательно побывайте. Там такие женщины. Боже мой, если бы вы только знали какие в Минске женщины"…
Эдди Рознер извинился, сказал, что ему нужно в туалет. Проходя по коридору своей артистической походкой, раскланялся с метрдотелем и поцеловал официантку в щечку. Пока Рознер отсутствовал, им сменили посуду. Маркус тоже собирался с мыслями, он понимал, что пришло время для серьезного разговора.
Рознер вернулся с сигаретой во рту, немного сгорбленный, уселся за стол. Выглядел неожиданно серьезным. "Эдди Игнатьевич, вы будете чай или кофе?" — Маркус смотрел ему прямо в глаза. Рознер попросил водки. Потом облокотился на стол, приблизил лицо к Маркусу так, чтобы их никто не слышал, и произнес медленно: "Ничего не выйдет. Я не буду на вас работать! Я не буду подписывать никаких писем и не буду выступать на демонстрациях. Я не поеду в Вену уговаривать евреев ехать в Израиль. Никакой информации вы от меня не получите. Люди искусства из Москвы, Минска или Гомеля к вам все равно не поедут. Вам нужны советские евреи, а мне нужно только чтобы меня наконец оставили в покое. Я устал... Неужели вы серьезно думали, что меня можно вот так банально купить? Непрофессионально работаете, господин Айзенштадт. Моим покровителем в СССР в первые годы был сам генерал Пантелеймон Пономаренко, да тот самый знаменитый Пономаренко. Без него никакого госджаза БССР никогда бы не было. И это не было только его прихотью. В первую очередь это было моё решение. Я не плыву по течению, я сам пишу свою летопись жизни, без подсказок. А вы, сотрудники невидимого фронта еврейского государства, посылаете ко мне это челябинское мурло... Где были ваши головы? Меня в оркестре называли Царем, люди приходили слушать оркестр Рознера, приходили на Меня. Я даже не всегда играл, особенно после лагеря... Оркестр отыгрывал два, три номера, а потом выходил я под овации, клал трубу на рояль, улыбался... Не играл до самого конца, но людям было все равно.
И самое главное я уже сказал. Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Вы все мне надоели. Коммунисты, сионисты... Все ваши "измы" ничего не стоят. От них лишь боль и слезы. Я устал от вас всех..." Рознер достал из кармана упитанный конверт с деньгами, подтолкнул его в сторону Маркуса. "Это ваши деньги... Я не хочу быть вашим должником. Не нужно было их брать, я проявил слабость. Но еще не поздно это исправить. Клуб придется закрыть, моя мечта исполнится в другой раз, быть может в другой жизни…" Маркус молчал, он знал, что уговаривать Рознера бесполезно. "Ну что, товарищ Айзенштадт. Пришло время прощаться. Я могу расчитывать на то, что дойду до дома живым?" Маркус достал из-под стола небольшой черный футляр и протянул ему. "На память, Эдди Игнатьевич..."
Клуб Эдди Рознера действительно вскоре закрылся. Маркуса не уволили — спасла безупречная репутация. Правда пришлось соврать на детекторе лжи — следователь хотел узнать куда пропала та самая труба Bach за 3000$. Маркус разводил руками и делал это очень убедительно.
Эдди Рознер умер от сердечного приступа 8 августа 1976 года. Чтобы поставить памятник на могиле музыканта, его вдова, Галина Ходес, продала совершенно новую трубу Бах 37 Страдивариус, которую Рознер принес домой после встречи с каким то своим приятелем весной 1974 года. Он очень радовался этому подарку в тот вечер, дурачился, позировал и гримасничал с инструментом в руках. Потом аккуратно вернул трубу в футляр и уже больше не притрагивался к ней до самой смерти. На расспросы Ходес о том, кем был этот его таинственный и щедрый поклонник, сказал лишь: "Это особенный человек, он меня понимает..."
© Eli Finberg
![[sticky post]](https://www.livejournal.com/img/icon_sticky.png?v=11043 "[sticky post]"){kind=icon}
Да, это, кажется, случилось. К почти 45 годам я, похоже, нашёл своё призвание. Видимо нужно было пройти весь этот путь, чтобы в конце концов, по прошествии 25 лет, обрести то, что уже однажды было в моих руках. 
