Эли Финберг

Моя двоюродная сестра Галя родилась на 12 лет раньше меня, единственная дочь старшей сестры моего отца Майи. Ее отец Залман, Золя был офицером, сделал карьеру от молоденького лейтенанта до подполковника, командовал воинской частью в Латвии. Там Галя росла, там вышла в первый раз замуж, слишком рано, ненадолго. Полюбила солдата из папиной воинской части. Родился сын. Развод. Вышла замуж еще раз за офицера, который усыновил мальчика. Жили они в Даугавпилсе, недалеко от белорусской границы. Залман продвигался по лестнице воинских званий, Майя работала инженером в какой то проектной конторе, Галя в "Военторге", получила экономическое образование. С офицером она тоже долго не прожила, развелись быстро и некрасиво, кажется капитан уехал на другой конец России оставляя Гале и ее сыну свою звучную русскую фамилию. После некоторого перерыва она снова выхоит замуж и снова неудачно, а потом еще раз. Мы приезжали к ним в Даугавпилс один раз. Я помню большой стол, много гостей, Галя была одна. К моменту когда СССР начал распадаться Залман уже демобилизовался, сердце Майи было разбито переживаниями за дочь, а Галя была четыре раза разведена. Красивая, яркая, умная женщина. Они решили, возможно ошибочно, в Латвии не оставаться и Залман с женой, моей тетей и сестра с сыном переехали в Минск. До самой своей смерти Золя работал, Галя вела бизнес, тетя Майя вышла на пенсию, ухаживала за бабушкой. В Минске Галя наконец то встретила свою настоящую любовь. К сожалению любовь эта стала для нее последней. Весной 2007 года моя двоюродная сестра Галя умерла в возрасте 47 лет, пережив своего отца на каких то полтора года. Она долго жаловалась на плохое самочувствие, я встретил ее зимой 2007 испуганную и беспомощную перед лицом неспособности минских врачей ей чем либо помочь, элементарно поставить диагноз. Спустя три месяца у нее просто остановилось сердце...
Я очень долго не мог найти эту фотографию. Гале на ней 14 лет. Она на ней молоденькая красавица. Вся ее яркая, но такая короткая жизнь еще впереди. Как жаль, что ее не стало так рано.

Мои родители познакомились в Бобруйске летом 1970 года. Недавно окончивший Минскую консерваторию и уже нашедший престижную работу в Минске, папа искал невесту из хорошей еврейской семьи. Все молодые евреи того времени знали, что лучше бобруйских девушек могут быть только бобруйские девушки. И папа поехал в гости к своему другу Изе. В Бобруйск. Изя Голуб работал музыкантом в ресторане Березина и был знаком с моей бабушкой Годой, которая в этом ресторане руководила буфетом и отвечала за святая святых советского общепита - водочный разлив. Папа остановился у Изи и друзья не теряя времени пошли прогуляться по Социалке (улица Социалистическая - местный и ныне процветающий променад). Август 1970 выдался не по белорусски жарким и бобруйские модницы дефилировали по улице в минимальных нарядах. Социалка заканчивалась возле базарной площади, традиционно переполненной в этот субботний полдень. Там внимание молодых людей привлекла яркая молодая девушка, с короткой модной стрижкой, в солнцезащитных очках, в очень короткой юбке курящая сигарету на ходу. Хоть и в очках, но близорукая, моя мама не заметила сначала Изю и его друга. Изя толкнул приятеля в бок: "Смотри, это она, Алла. Година дочка, ну ка пошли..." И так они познакомились. Папа был разговорчив и маме понравился. Мама ему тоже понравилась и в этот же вечер папа нарядился в костюм и пошел в Березину знакомится с будущей тещей. Красный консерваторский диплом произвёл на бабушку Году желаемое впечатление. Недели через две - три папа с мамой подали заявление в ЗАГС. Их свадьба состоялась 26 ноября 1970 года в Бобруйске. На свадьбу съехались немногочисленные родственники с некоторых концов Белоруссии и бывшего СССР. Бабушка Года, влюбленная в своего зятя приготовила солидное приданое - она купила папе машину, горбатый Запорожец и новый фирменный тромбон. Горбунок прослужил моим родителям несколько лет и мои родители всегда вспоминали его добрым словом. Судьба тромбона мне неизвестна.

© Eli Alexandre Finberg

Рознер опаздывал. Маркус Айзенштадт сидел за столиком кафе один. Чтобы сдержать охватившее его волнение он углубился в чтение Süddeutsche Zeitung, и только время от времени отвлекался чтобы заказать очередной чай. Для него не было затруднительным такое времяпрепровождение, хотя бы потому, что интересующий его раздел культуры в этой газете был огромным и по размеру и значимости уступал лишь обычной политической грязи. Встреча, на которую Маркус прилетел в Берлин из Бонна, была назначена около месяца назад. Айзенштадт знал, что уже немолодой Рознер болеет и полной уверенности в том, что он принял решение появиться сегодня в кафе Адлер, у Маркуса не было. У русского парня, которого к Рознеру послали из Тель-Авива после переезда последнего из Москвы, отношения с музыкантом не сложились. Привычка никому не доверять, выработанная у Эдди долгими годами лагерей и жизни в СССР, почти стала причиной срыва всей операции. Не помогли и заранее приготовленные подарки. Рознер отказался принять специально купленную для него трубу Бах 37 Страдивариус. В иерусалимской бухгалтерии за голову схватились, когда услышали сколько за нее заплатили (около 3000 долларов). Маркус же напротив, когда услышал на совещании, что подарок был отвергнут, ощутил растущее расположение к и так им уважаемому Рознеру. Великий трубач нуждался, и вырученные от возможной продажи инструмента деньги ему бы не помешали. Но увы, Эдди Рознер был неумолим. На этом этапе Маркус еще не был в курсе всех деталей, его начали готовить только тогда, когда поняли, что Рознер не доверяет говорящим по-русски даже если они представляются изысканными ханаанскими именами. А хотели от него совсем немного, практически ничего... "Вы серьезно?" — спросил Маркус, когда в декабре 1973 года его вызвало начальство и предложило познакомиться с Рознером. "Серьезно, серьезно... Это дело для тебя, работать некому, полуправления по-прежнему в армии, а речь здесь идет о музыканте, с таким человеком не каждый найдет общий язык... Сделай всё что нужно и лети в Берлин, развейся, заодно повидаешься с братом... Не волнуйся, ты справишься". Маркус, хоть и отнесся к заданию скептически, действовать начал с присущим ему размахом. Уже в феврале 1974 года на деньги, которые были переданы ему по личному распоряжению Маркуса, Эдди Рознер открыл свой берлинский танцевальный клуб. Он не смог отказаться от суммы, покрывшей все первоначальные расходы и полугодичный рент…

У входа в ресторан началось какое-то движение, в характерной для этого часа тишине появилось что-то новое — до Маркуса донесся смех — он поднял глаза над газетой и увидел его. Человек-легенда, кумир нескольких поколений любителей джаза, постаревший, но, видимо, еще достаточно бодрый, смеялся с официанткой слегка её обнимая. Эдди Игнатьевич уже внимательно рассматривал столики ресторана, видимо пытаясь угадать, кто из посетителей ждет именно его. Маркус поднялся навстречу его взгляду, вежливо поклонился. Рознер нисколько не смутившись, в обнимку с официанткой прошел к столику. Уселся на стул справа от Маркуса (официантка осталась стоять), таким образом оставив для себя возможность смотреть через окно, из которого были видны и Стена, и американский пограничный пост. Кафе располагалось прямо напротив него. "Какой интересный выбор места для встречи, у вас оригинальный вкус, господин… "Айзенштадт, Маркус Айзенштадт." Рознер засмеялся, достал портсигар из внутреннего кармана костюма, закурил. Предложил Маркусу, и когда тот отказался, отвернулся, потом посмотрел с улыбкой на стоящую рядом, как зачарованную, официантку, и привлек ее к себе, обняв за талию. "Доченька, принеси нам, пожалуйста, водки!" Когда она вернулась (Маркус про себя отметил, что девушка младше Рознера лет на сорок), он, не дожидаясь Маркуса, выпил свою рюмку и попросил принести еще. Он прикурил сигарету от сигареты и расслабленно затянулся. "Послушайте, люди вашей профессии должны быть более разговорчивы, неужели ко мне прислали практиканта? Раньше этого не случалось — моей скромной персоной занимались только профессионалы высокого класса. Не обижайтесь, я шучу!" Рознер подмигнул Маркусу и протянул ему меню. "Заказывайте что хотите, но побольше, у меня нет ни гроша". Пришла очередь Маркуса Айзенштадта улыбнуться. Этот невысокий лысеющий человек в хорошем костюме, купленном на деньги израильских налогоплательщиков, ему нравился. Его усики, да, те самые, как и на всех афишах, напомнили Маркусу молодого отца. Рознер не переставая курил и разговаривал на безупречном немецком о бесконечно неважных вещах.

"У восточной Германии великолепный гимн. Волшебная музыка. Даже не верится, насколько она гениальна. Простая мелодия, нехитрый совершенно соль мажор. Но мелодия божественно красива. Маркус, вы слышали их гимн?" Рознер посмотрел в сторону Стены. "Композитор разговаривал с Богом когда его писал. Я знал его. Ганс Айслер, мы познакомились до войны в Австрии. Он был гений и коммунист. Я хорошо знал его жену Шарлотту, она приходила на концерты, когда я играл у Стефана Вайнтруба. Она была очень красивой женщиной, мы очень дружили... Мы виделись изредка до ее развода с Айслером, он так утомлял ее своими революционными маршами. Потом она уехала в Москву. Где она сейчас? Умерла в Вене четыре года назад." Маркус слушал истории жующего бифштексы Рознера, даже не пытаясь понять, где он рассказывает правду, а где привирает. Его рот ни на минуту не закрывался в буквальном смысле слова.

Он пил не пьянея, очень много курил и говорил, говорил... Истории, рассказанные Рознером, переплетенные с ложью и запахом женских духов, в которых то и дело появлялись молоденькие и не очень, женщины, грустные комиссары и потерявшие веру в завтрашний день аппаратчицы ЦК, окончательно убедили Маркуса, что перед ним не просто переживающий не лучшие времена знаменитый музыкант, а как будто несколько десятков лет европейской и советской истории сконцентрировались в этом симпатичном еврее, и вместе с ним пришли сегодня. За столом кафе Адлер на глазах Маркуса Айзенштадта разыгрывалось настоящее шоу. Уже два с половиной часа они сидели друг напротив друга, а разговор о делах даже не начинался. "Скажите, Маркус, вы когда-нибудь сидели в шкафу? Вы понимаете о чем я, вы с женщиной, возвращается муж, а вас прячут в шкаф. Сидели? Нет? А я сидел. В последний раз в городе Кемерово в 1969 году. Звали ее Елена, она была подполковник милиции. Потом я поехал в Минск, искал музыкантов для своего московского оркестра. Вы когда-нибудь были в Минске, Маркус? Обязательно побывайте. Там такие женщины. Боже мой, если бы вы только знали какие в Минске женщины"…
Эдди Рознер извинился, сказал, что ему нужно в туалет. Проходя по коридору своей артистической походкой, раскланялся с метрдотелем и поцеловал официантку в щечку. Пока Рознер отсутствовал, им сменили посуду. Маркус тоже собирался с мыслями, он понимал, что пришло время для серьезного разговора.

Рознер вернулся с сигаретой во рту, немного сгорбленный, уселся за стол. Выглядел неожиданно серьезным. "Эдди Игнатьевич, вы будете чай или кофе?" — Маркус смотрел ему прямо в глаза. Рознер попросил водки. Потом облокотился на стол, приблизил лицо к Маркусу так, чтобы их никто не слышал, и произнес медленно: "Ничего не выйдет. Я не буду на вас работать! Я не буду подписывать никаких писем и не буду выступать на демонстрациях. Я не поеду в Вену уговаривать евреев ехать в Израиль. Никакой информации вы от меня не получите. Люди искусства из Москвы, Минска или Гомеля к вам все равно не поедут. Вам нужны советские евреи, а мне нужно только чтобы меня наконец оставили в покое. Я устал... Неужели вы серьезно думали, что меня можно вот так банально купить? Непрофессионально работаете, господин Айзенштадт. Моим покровителем в СССР в первые годы был сам генерал Пантелеймон Пономаренко, да тот самый знаменитый Пономаренко. Без него никакого госджаза БССР никогда бы не было. И это не было только его прихотью. В первую очередь это было моё решение. Я не плыву по течению, я сам пишу свою летопись жизни, без подсказок. А вы, сотрудники невидимого фронта еврейского государства, посылаете ко мне это челябинское мурло... Где были ваши головы? Меня в оркестре называли Царем, люди приходили слушать оркестр Рознера, приходили на Меня. Я даже не всегда играл, особенно после лагеря... Оркестр отыгрывал два, три номера, а потом выходил я под овации, клал трубу на рояль, улыбался... Не играл до самого конца, но людям было все равно.

И самое главное я уже сказал. Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Вы все мне надоели. Коммунисты, сионисты... Все ваши "измы" ничего не стоят. От них лишь боль и слезы. Я устал от вас всех..." Рознер достал из кармана упитанный конверт с деньгами, подтолкнул его в сторону Маркуса. "Это ваши деньги... Я не хочу быть вашим должником. Не нужно было их брать, я проявил слабость. Но еще не поздно это исправить. Клуб придется закрыть, моя мечта исполнится в другой раз, быть может в другой жизни…" Маркус молчал, он знал, что уговаривать Рознера бесполезно. "Ну что, товарищ Айзенштадт. Пришло время прощаться. Я могу расчитывать на то, что дойду до дома живым?" Маркус достал из-под стола небольшой черный футляр и протянул ему. "На память, Эдди Игнатьевич..."

Клуб Эдди Рознера действительно вскоре закрылся. Маркуса не уволили — спасла безупречная репутация. Правда пришлось соврать на детекторе лжи — следователь хотел узнать куда пропала та самая труба Bach за 3000$. Маркус разводил руками и делал это очень убедительно.

Эдди Рознер умер от сердечного приступа 8 августа 1976 года. Чтобы поставить памятник на могиле музыканта, его вдова, Галина Ходес, продала совершенно новую трубу Бах 37 Страдивариус, которую Рознер принес домой после встречи с каким то своим приятелем весной 1974 года. Он очень радовался этому подарку в тот вечер, дурачился, позировал и гримасничал с инструментом в руках. Потом аккуратно вернул трубу в футляр и уже больше не притрагивался к ней до самой смерти. На расспросы Ходес о том, кем был этот его таинственный и щедрый поклонник, сказал лишь: "Это особенный человек, он меня понимает..."

© Eli Finberg

- Алло, я вас слушаю, говорите…
- Здравствуй Лена. Это Маркус.
- Маркус? Какой Маркус? (Перешла на немецкий) Не может быть, что ты мне позвонил, этого просто не может быть.
- Лена… (долгое молчание)
- Как поживаешь, дорогой?
- Я конечно удивился, сначала, и, пожалуй, разозлился на тебя.
После стольких лет молчания… Но сейчас я скорее растроган.
Это фото… Так неожиданно, просто не верится…
- Фото не предназначалось тебе. Это Ольгина самодеятельность.
Впрочем, я могла догадаться, что она тебе его покажет, учитывая все обстоятельства…
Но это уже не важно. И где же был ты все эти 27 лет?
- Где я только не был. Объехал полмира, прожил полжизни. Постарел.
- Не строй из себя дурака, ты знаешь, что я имела в виду.
- Я каждый день думал о тебе…
- Не ври.
- Я люблю тебя.
- Ещё одна ложь, но она мне приятна.
- Я не вру.
- О чём ты сейчас думаешь, Маркус?
- Я смотрю на твое фото и думаю о том, что ты вообще не изменилась. Такая же красавица как раньше.
- Спасибо. А ты, всё так же красив?
- Разве Ольга тебе не рассказала?
- Ты ей нравишься.
- А она мне нет.
- Зато Вагнер в ней души не чает.
- Он её муж, его чувство к ней, действительно, не знает границ.
- Да, он ей многое прощает.
- Боже мой, Лена, боже мой… Моё сердце, кажется, готово выпрыгнуть из груди. Твой голос…
- Маркус, почему ты мне позвонил? Неужели ты не понимаешь какое это удовольствие, какая это боль…
Слышать тебя… Ты всё забыл… Черт побери, ты всё забыл.
- Я ничего не забыл! Я помню даже запах твоих духов, я помню каждое наше мгновение.
- Это жестоко, Маркус. Почему ты позвонил, что тебе нужно?
- Я бы хотел, чтобы ты была сейчас здесь, прямо здесь.
- Ты с ума сошел… Нельзя бросаться такими словами. Вдруг я тебе поверю?
- Так не бывает, но, если бы случилось чудо и мне представилась такая возможность…
Сегодня я поступил бы иначе, нынешний я всё сделал бы по-другому.
- Конечно по-другому… Ты бы мне не позвонил как тогда, чтобы сообщить что бросаешь меня,
ты послал бы мне факс с ироничным заголовком размашисто подписанный тобой синими чернилами.
Мол, так и так дорогая, обстоятельства изменились, твоя любовь греет мою душу и заставляет моё сердце стучать быстро-быстро,
я люблю тебя но нам необходимо расстаться…
Тебе не пришлось бы слушать как я рыдаю на другом конце линии.
Нажимаешь на кнопку, ждешь подтверждения и свободен. Почему ты молчишь Маркус?
- … Я не знаю что сказать. Это ниже пояса... Прости, я больше не нахожу нужных слов...



© Eli Finberg 2017

***
Спасителей было двое. Один из них держал фонарик, другой – нож: лезвие блеснуло на секунду...

- Где Диана? – спросил он.
- Пошли немедленно, если ты еще хочешь ее увидеть, если ты еще хочешь жить, - ответили ему из темноты.

Он не видел их лиц, но прыгнул в оркестровую яму вслед за первым спасителем и побежал, сметая на своем пути музыкантов и их инструменты. Сверху из зала послышались автоматные очереди и крики разбегающейся в панике публики.

Все очень странно: бежать неизвестно с кем, неизвестно от кого. Какая-то незнакомая ему машина, незнакомые люди, и этот парень в окровавленной рубашке рядом с ним подгоняет его. Вот они садятся в машину, куда-то едут. В странном, необъяснимом отчаянии Ярон откинулся на спинку сидения, даже не пытаясь заговорить. Смирился, поплыл по течению, потерял интерес к происходящему, вопросов не задавал. Будь что будет. Он, кажется, снова теряет Диану, безумная поездка в Прагу превращается в бесконечный кошмар ожидания и неопределенности. Опасность, грусть, встречи без слов, минуты удовольствия... Кажется, эта поездка подводит итоги всех лет их безнадежной любви.

Приехали, поездка заняла около часа. Их ждали. Люди Зиндело уже приготовили ему комнату на втором этаже прекрасного особняка, расположенного в красивом, неизвестном Ярону пригороде Праги. Все его вещи уже были здесь - чемодан, компьютер. Зиндело побеспокоился обо всем.

Уставший, голодный, потерянный, он, не раздумывая, первым делом открыл компьютер и начал писать ей письмо, не имея ни малейшего представления о том, получит она его или нет. Привычка, многолетний ритуал все еще держал его в рамках церемонии их странной любви. Он любил ей писать, ощущал каждое слово, переживал каждую букву, жил каждым предложением.

"Дорогая моя, прелестное мое существо. Кто-то снова забрал тебя, я снова не знаю где ты. Мне кажется, я переживал нечто подобное, когда много лет назад ты вернулась в Австралию. Но сейчас за несколько минут я прожил годы… Где ты, моя любовь? Когда я снова увижу тебя? Увижу ли когда-нибудь, смогу ли когда-нибудь понять, зачем все это происходит с нами. Зачем я встретил тебя тогда и сегодня. Зачем ждал и надеялся, на что? Странные вещи происходят сейчас со мной, - кажется, все силы, что еще остались во мне, принадлежат только тебе. Я словно и не способен уже реагировать на других людей. Сейчас я нахожусь в месте мне неизвестном, я не знаю тех, кто привез меня сюда, и я даже не считаю нужным разговаривать с ними... Моя единственная, моя последняя любовь. Я надеюсь, что ты в порядке, я надеюсь еще тебя увидеть, я чувствую, что потерял тебя, потерял себя... Я буду ждать тебя, не исчезай, любовь моя... Не исчезай..."

Зиндело наблюдал за ним, за тем, как он набирал текст, двигая телом как пианист - то вперед, то назад, иногда вытирая пот со лба, не причесанный, несчастный человек. Зиндело кашлянул, Ярон обернулся, рассеянно улыбнулся и поднялся навстречу своему спасителю.

Старик улыбался, Ярон протянул ему руку...

Вдруг в глазах его потемнело, он закричал от боли, кровь полилась из носа. Удар Зиндело был сильным, прямо в переносицу. Ярон устоял, ничего не видя перед собой, пошатываясь, тщетно пытался остановить кровь. Второй удар - опять в переносицу. Он упал без сознания. Все затихло. Зиндело взглянул на экран компьютера, нажал "Send"...
( Collapse )

http://el-finik.livejournal.com/1629907.html - Первая часть
http://el-finik.livejournal.com/1630111.html - Вторая часть

© Eli Finberg 2009

( Collapse )
http://el-finik.livejournal.com/1629907.html - Первая часть
http://el-finik.livejournal.com/1630416.html - Окончание
© Eli Finberg 2009

***
1

( Collapse ) ...............................................
http://el-finik.livejournal.com/1628994.html - Первая часть
© Eli Finberg 2009